4

– Знаете, я ведь тоже чувствую за собой вину в смерти, – пытаясь говорить ровно, начала Саша. – Вы не одни здесь такие. Может быть, у всех нас есть что-то такое, о чём мы предпочли бы молчать. Но, как бы, наступает момент, когда просто надо раскрыться. Ведь мы не знаем, доживём ли мы до завтра…

Она вытерла слёзы и, окончательно совладав з собою, продолжила:

– Я училась в Кировоградском педагогическом университете после того, как окончила одиннадцатую школу здесь, в Александрии. Родители заботились о том, чтобы я училась, чтобы мне всегда хватало. Они у меня, как бы, интеллигенты – папа известный юрист, а мама – преподаватель украинского языка и литературы. Я не скажу, что мы жили бедно. Разве что, в девяностых годах… Но, как бы, я была маленькая тогда. Короче говоря, они мне сняли квартиру в Кировограде, полностью обеспечивали моё проживание. В общем, я себе ни в чём не отказывала. Но и не скажу, что сильно шиковала там. Да, в общежитии не жила, но и экономила там, где была возможность. Как-то моя мама заболела. Как бы, ничего опасного, казалось. Её всю жизнь мучали головные боли. Она мне говорила, что уже привыкла. Голова у неё болела постоянно, только раз в неделю боль становилась ужасной. Но с этим она справлялась. И вот, когда я была на втором курсе, проблема с головной болью у неё ужесточилась. Если раньше у неё стабильно один раз в неделю голова болела невыносимо, то такие приступы стали учащаться.

– Знаю, что это такое, – кивнул Женя, когда Саша сделала паузу, чтобы собраться с мыслями. – Вернее, имею представление. У твоей мамы, наверное, новообразование в мозгу было.

Саша бросила взгляд на него и продолжила:

– В общем, сначала был один приступ в неделю, потом – два. Когда их стало три, мы все вместе сели на семейный совет и папа, как бы, предложил маме лечь в больницу на обследование. Настроен он был серьёзно. Я же сомневалась. А мама вообще ни в какую не хотела проходить все эти рентгены, томографию и прочие исследования. Она у меня такой всегда была. По правде говоря, мама, как бы, призналась, что она просто сильно боится, что у неё найдут что-то в голове или при процедуре что-то нарушат. Будучи умным человеком, она понимала, что страхи её, как бы, глупые. Но всё же боялась. Поэтому я стала на её сторону. Вместе мы убедили отца в том, что не стоит паниковать, и решили перейти на более серьёзные болеутоляющие препараты, которые можно было купить без рецепта. И вот, однажды, когда я была в Кировограде, мама позвонила мне после занятий и сказала, что чувствует себя плохо, но боится говорить об этом отцу. Просила, чтобы я приехала и привезла ей несколько упаковок таблеток, на которые она, как бы, «подсела».

Тут Саша, погрузившись в воспоминания, замолчала. Глаза у неё налились хрусталём и вот-вот должны были капнуть первые слёзы. Рот немного дёргался. Всё говорило о том, что ей чрезвычайно тяжело давались не столько исповедь, сколько воспоминания.

– Я тогда не могла приехать. Вернее, могла, но не захотела. Дело в том, что на тот вечер я согласилась встретиться с парнем, который добивался меня почти год. В общем, он меня едва уговорил, чтобы я пришла на свидание. Мне он тоже был симпатичен, как бы, и… Короче, я не смогла поменять планы, а маме попыталась объяснить… вернее, наврала, что у меня по учёбе завал и я не смогу приехать. Была пятница, и я, как бы, должна была ехать домой. Ведь я почти каждую пятницу вечером садилась на автобус и ехала в Александрию. Но в ту пятницу я не поехала, потому что хотела идти на свидание. Оказывается, маму мучила боль почти всю неделю. И она не могла дождаться, когда же я приеду…

Саша снова умолкла и разрешила слезам скатиться по щекам. Чувствуя безмерную вину перед матерью, она наклонила голову. Лоснящиеся волосы упали вниз, закрывая ей лицо. Но она продолжала:

– Я, как бы, осталась в Кировограде, а утром мне позвонил отец. Пока я спала, мама умерла… Ночью ей стало совсем плохо, она даже потеряла сознание. И больше не очнулась. А я… а я…

Тут слёзы у Саши полились рекой. Женя встал и подошёл к ней. Обнял и попытался успокоить.

– Саш, не надо винить себя. Мне кажется, что ты не смогла бы помочь матери, – говорил он.

– Да, Саша, ты здесь не при чём. Если суждено ей было уйти в ту ночь, то ничего бы ты не сделала, – сказал Михалыч.

– Я… хотя бы побыла с нею рядом… – рыдала Саша. – А так, бросила её умирать одну.

– Почему одну, с ней ведь был твой отец? – спросил Нацик.

Саша не ответила, только плакала. В зале стояла чрезвычайно тяжёлая атмосфера. К угнетающим чувствам присоединились чувства безысходности. Сочувствие делило умы с отчаяньем. Трое уже рассказали о таких вещах, которые в иной раз не рассказали бы никому, но Женя и Нацик пока молчали.

– Мамочка, прости, – плакала Саша и даже у Михалыча на глазах выступили слёзы.

Нет, она не кричала, но в голосе её было столько боли, что и без того больное сердце язвенника сжалось. А Женя ей сказал:

– Послушай, Саша. Не кори себя. И вправду, ты не при чём. Видишь, я не один так считаю. Ты даже не знаешь, насколько ты ошибаешься, когда пытаешься найти свою вину там, где её и следа нет. Если ты думаешь, что ты виновата в смерти матери, то как тогда быть со мной? Моя вина просто очевидная. Из-за моей глупости действительно умер человек…