9

Михалыч проснулся не сразу. Сначала он открыл один глаз и принялся изучать им лицо Нацика. Потом открылся второй глаз, причём открылся он так, как будто веки были чем-то слеплены. Ещё несколько секунд Михалыч вспоминал, где он и что происходит. Нацик благоразумно держал паузу. Затем шёпотом произнёс:

– Вставайте, Михалыч, Ваша очередь.

Язвенник тяжело вздохнул и приподнялся со своей импровизированной кровати. Нацик развернулся и пошёл на своё место. Часы показывали шесть часов и пятнадцать минут утра. За окнами было всё ещё темно, когда Михалыч, зевая, выглянул на улицу. Дыхание с хрипом вырывалось у него из груди, сердце учащённо билось. Ему хотелось прокашляться, но он пожалел своих новых друзей и предпочёл не будить их своим кашлем, хотя, в горле словно кошки скребли. Так было часто, что утром он просыпался с одышкой, хрипел, кашлял и чувствовал аритмию. Возраст давал о себе знать, и его сердце, лёгкие и желудок были уже далеко не те, что в молодости.

Михалыч покинул площадку и пошёл по коридору к лестнице. Там он покашлял, высморкался и облегчённо вздохнул. Вид из окна был удручающим: скудный свет фонарей освещения лужами растёкся перед зданием дома культуры. Возле ступенек лежали тела погибших. Они завершили свой путь, будучи ещё молодыми. Михалыч же остался жив. И, как часто это бывает с пожилыми людьми, он корил себя за то, что он, старый и никому не нужный, выжил. А они, молодые и полные жизни, погибли чудовищной мучительной смертью у входа в дом культуры. Что-то было в этом пугающе красиво – умереть на пороге храма культуры. Тогда Михалыч ещё подумал: а может, это даже неплохо умереть в такой романтической обстановке. Но потом сразу себя одёрнул – какая уж романтика в такой страшной и мучительной смерти?

Старость. Вот, чего боялся Сергей Михайлович Стеценко. Возможно, он боялся себе в этом признаться, но он действительно боялся старости. Этой последней ступени, заключительного этапа в жизни каждого человека. Старость – это когда ты уже всё сделал и ничего не исправишь. Это венец всех твоих трудов и итог всей твоей работы над собой. Как ты себя построил, таким и закончишь свою путь. Для одних – это время переоценки ценностей, для других – цементирование своих жизненных позиций. Но в любом случае, старость – это вывод, написанный под прожитой жизнью.

Михалыч сжал губы. Невесёлые мысли всегда у него вызывали только одно желание. А особенно часто такое желание возникало после смерти жены. Этим желанием было напиться, поспать и снова напиться. Но в сложившейся ситуации, напиться означало умереть, Михалыч это чувствовал. А если быть точнее – стать живым мертвецом.

– Да уж, выбор невелик, – пробубнил Михалыч. – Или тебя съедят или заразят какой-то дрянью. И ты сам будешь есть живых людей.

От мысли, что он станет заражённым, Михалыча чуть не вывернуло. И мысли его вернулись к рассуждению о старости. Как жаль, что с ним нет его любимого блокнота, куда он записывал свои и чужие мысли, которые казались ему блестящими. Сейчас он дополнил бы его несколькими строками о старости. Например, он написал бы: «Старость – это финальный аккорд». Или так: «Старость – это последний акт в пьесе жизни». Вроде бы неплохо звучит. Жаль, некому озвучить.

Он зашёл в открытый кабинет, где Женя готовил себе кофе, включил свет и стал рыться в столе, а потом – в шкафу. Всё, что ему нужно было – что-то наподобие тетрадки, куда он смог бы записывать свои мысли. Он нашёл блокнот с символикой одной из партий, оставшийся нетронутым ещё с выборов. Что ж, какая теперь разница? Партии, политика – это всё так далеко в нынешней ситуации. Затем он нашёл себе авторучку. Стоит упомянуть, что Михалыч был довольно щепетильным человеком и не мог позволить себе писать на плохой бумаге плохой ручкой. Он очень тщательно выбирал себе тетради и ручки. Ни в коем случае ручка не должна была «мазать», иначе она рисковала быть поломанной на тысячи кусочков в приступе ярости. Долго провозившись с ручками, коих в кабинете было не менее десятка, Михалыч подобрал себе стоящий инструмент. Блокнот чудесно помещался во внутреннем кармане его куртки, а ручку он закрепил на пружине этого блокнота. Выключил свет и подошёл к окну. Надеялся, что ночной пейзаж навеет ему какие-то интересные и глубокие мысли. Но тщетно.

Когда он собирался уйти от окна, ему в глаза бросился автомобиль, припаркованный возле фонтана. Он стоял в тени, и только если долго всматриваться в крайнюю точку слева, можно было его увидеть. Ещё один страх. Ему вспомнилась сегодняшняя авария, которая произошла у него перед носом, и которая чуть не довела его до инфаркта. И вот он стоял и смотрел на серую «девятку»[1] как на нечто невероятно пугающее. И даже если бы эта машина была последним шансом для Михалыча спастись от новогоднего безумия, он бы в неё ни за что не сел бы. Пускай он даже понимал, что по городу на машине могут ездить только выжившие, и риск столкнуться с другим автомобилем был нулевой, всё равно он не сел бы внутрь. А если углубиться в рассуждения, то в машину должны были сесть все пятеро выживших. А это значит, что сзади ему пришлось бы сидеть в тесноте с двумя товарищами. Возле водителя он точно бы не сел! На заднем сиденье он представлял себя зажатым между Нациком и Волошиным. Не очень приятная компания. Михалыч оторвал взгляд от машины и повернулся, чтобы идти назад, когда увидел перед собой Нацика с битой в руках.

10

Саша спала плохо. Ей было неудобно, и понятно из-за чего. Спать на твёрдом полу – занятие не из приятных, хоть и полезных. Она услышала, когда вставал Женя, чтобы отдежурить свой час и когда осталась одна, долго не могла уснуть. Прошло всего три часа, после того, как её разбудил Женя, и ей снова пришлось просыпаться. Её разбудил Михалыч. Он стоял над ней с приветливой и немного кокетливой улыбкой.

– Доброе утро, Александра. Извини, что бужу, но сейчас твоя очередь.

Он говорил шёпотом, но всё равно разбудил Женю, который лежал рядом со своей девушкой. Тот вытер свой левый глаз, будто он слезоточил, и поднялся вместе с Сашей. На её возражения он лишь улыбался и говорил: «Подежурим вместе, я ведь уже выспался». Он был твёрдо намерен провести время с Сашей наедине подальше от глаз своих новых товарищей. Но ему кивнул Михалыч, приглашая отойти в сторонку, и что-то рассказал наркологу. По лицу Евгения было видно, что новости не очень хорошие, поэтому Саша первым делом поинтересовалась, о чём шла речь.

– Да так… Не беспокойся. Просто надо будет кое-что проверить.

Михалыч поведал Жене интересную историю и попросил уделить особое внимание одному из компании выживших. Женя выглядел обеспокоенным после разговора с Михалычем. Лицо его стало серым и каким-то опущенным. Он понял, что не зря решил составить компанию Александре. Помог ей привести в порядок одежду, улыбнулся и поцеловал ей руку.

Язвенник сидел в кресле и смотрел в сторону коридора, будто ожидая, что оттуда кто-нибудь выйдет. Его ружьё покоилось у него на коленях. Женя думал о чём-то и тёр свою бороду, на которой уже проступила щетина. Саша всё не могла понять, что же происходит. Когда она подошла к коридору, она увидела Нацика, стоящего у приоткрытой двери. Он смотрел в щель между дверью и косяком, в руках держал биту. Когда Саша приблизилась к нему, он повернул голову и дотронулся указательным пальцем до своих губ, давая понять, что шуметь не следует. Саша стала у него за спиной и посмотрела туда, куда был направлен взгляд Нацика.

В кабинете на столе лицом к окну сидел Волошин. По правую руку лежал автомат, а слева стояла бутылка водки. Открытая и надпитая. Теперь Саша всё поняла. Она глянула на Михалыча, и тот жестом поманил её к себе. Возле него уже стоял Женя.

– Это заметил Нацик. Он уже больше часа так сидит, – рассказал Михалыч.

– Он пил водку? – спросила Саша.

– В том-то и дело, что мы не знаем. Нацик увидел это в конце своей вахты. Потом показал мне. Чуть не напугал меня, придурок. Я оборачиваюсь, а он стоит с битой. Ну, мы тихо прошли к кабинету, и он показал мне эту картину. Не знаю, как вы, а мы с Нациком давно подозревали, что эта вся канитель как-то завязана на употреблении алкоголя. Поэтому, лучше перестраховаться.

Нацик продолжал наблюдать. Женя подошёл к нему и жестом указал на площадку. Мол, иди, отдохни, я постою.

– И что теперь делать? – спросила Саша.

– Не знаю. Пока мы можем только ждать.

Михалыч поднялся с кресла и, аккуратно ступая по скрипящему паркету, направился навстречу Нацику. Тот опустил биту и остановился напротив язвенника.

– Хрен его знает, так и не шелохнулся, – шёпотом произнёс он.

Нарколог вернулся и стал возле Нацика.

– Я предлагаю поговорить с ним. Если он заразился, то говорить не будет и сразу бросится на нас. Мы угостим его свинцом, если что.

Последние слова он произнёс как завзятый стрелок. Ему не хватало только спички в углу рта для лучшей убедительности.

Саша и Михалыч стояли лицом к коридору, и только они смогли увидеть, как дверь кабинета тихонько открывается. По тому, как изменились их лица, бэттер[2] и нарколог сразу всё поняли. Мгновенно обернулись, и Нацик замахнулся битой. Из двери не спеша с автоматом на плече вышел Волошин. Трудно сказать, в каком он был состоянии, но бросаться на них он не стал.

– Стоять! – крикнул Михалыч и нацелил своё ружьё на Волошина.

Тот остановился. На лице у него читалось недоумение. Нарколог отошёл в сторону, чтобы открыть Михалычу сектор обстрела. Саша спряталась за спиной у язвенника, Нацик бросил взгляд на свой «калаш», который он оставил в углу. Представитель закона Владимир Волошин медленно поднял левую руку.

– Вы что?! Не стреляйте! – сказал он.

Нацик опустил биту и направился в угол к своему автомату. Теперь на Волошина был направлен ещё и АК. Нарколог облегчённо вздохнул: не всё так плохо. Саша всё ещё опасалась Волошина и держалась за плечо Михалыча. Волошин не спеша двинулся вперёд. Он обеспокоенно произнёс:

– Я в норме.

– Ты пил водку? – спросил Михалыч.

– Да, но…

– Тогда не приближайся! Поставь свой автомат возле кресла! – скомандовал язвенник.

– Никуда я его ставить не буду! Расслабьтесь. Если бы я заразился, то уже съел бы вас всех.

– Может, ты ещё не начал превращаться. Стой, где стоишь. Положи автомат и иди назад в кабинет.

Волошин выглядел растерянным. Нацик прицелился, это заставило Волошина повиноваться. Он медленно снял автомат с плеча и положил его на кресло. Руки поднял вверх и развернулся.

– И что? Теперь вы меня застрелите? В спину? – с вызовом бросил Волошин.

– Пока не превратишься, будешь жив.

– Я больше часа назад начал пить и до сих пор не отключился. Значит, дело не в алкоголе. Хотя, если честно, то я думал, что именно от этого все и сошли с ума.

– Это мы ещё посмотрим. Иди в кабинет.

Волошин направился к двери и повернул в комнату. Нацик аккуратно, не спеша последовал за ним. Следом за бэттером двинулись язвенник и нарколог. Волошин прошёл к столу и взял в руки бутылку с водкой. С ней он подошёл к окну. Там, на подоконнике стоял графин с водой. Волошин присосался к бутылке и сделал несколько громких глотков. По спине у Нацика пробежали мурашки, когда он представил, как водка вливается в пищевод. Потом ППС-ник запил водой и повернулся к двери, где стояли Нацик и Женя. Узник вытер подбородок и громко выдохнул, давая понять всем, что водка ушла по назначению.

– И как? – спросил Женя.

– Хорошо. Хочешь, могу и тебе дать.

– Зачем? Я имею в виду, зачем ты это сделал?

Волошин наклонил голову набок, слегка, не до хруста.

– Знаешь, Женя, не каждый день ты теряешь своих родителей. При чём, одного из них убивают у тебя на глазах.

– И что? Ты решил, что выпить водки – это выход? – и это говорил тот, который всего пару лет назад мог кому угодно аргументированно объяснить, что алкоголь – лучший антидепрессант.

– «И что»? Слышишь, ты, – Волошин сделал шаг вперёд. Алкоголь явно сделал его храбрее. – Я тебе сейчас покажу «и что».

Нацик держал Волошина на прицеле.

– Может, тебе нравится, когда по твоей вине гибнут люди, – продолжал Волошин. – Может, тебе нравится даже убивать своими руками. Но мне вот – нет! Я просто хотел покончить со всем этим.

– И решил напиться? Чудило, у тебя мозги на месте? Ты хоть понимаешь, какой опасности ты нас подвергаешь? – вспылил Нацик.

– Да срать я хотел на вас! Я не буду спрашивать у вас, что мне делать. Плохо, что у меня ничего не получилось. Наверное, дело не в алкоголе.

– Это ещё неизвестно. Вот, ляжешь спать сейчас, а проснёшься уже заражённым.

Волошин, стоя спиной к окну, нащупал руками подоконник, упёрся в него, подпрыгнул и приземлился туда мягкой частью. Несмотря на выпитую водку, рассуждал он довольно здраво:

– Плевать. Пусть так. А что ты предлагаешь? Сидеть здесь и ждать, пока всё это закончится? А если это не закончится никогда? Ты об этом подумал? Какие у нас планы?

– Мы постараемся выехать из города, – начал Женя.

– На чём? – спросил Волошин.

– Не вопрос. Я любую «тачку» заведу, – ответил Нацик.

Волошин замолчал. Он не знал, что говорить дальше. Четверо столпились у двери и пытались предугадать дальнейшие действия Волошина. Он слез с подоконника, отвернулся и начал всматриваться в окно. Казалось, он забыл о существовании остальных выживших.

– На самом деле, всё очень просто, – обратился ко всем Женя. – Мы оставляем этого самоубийцу здесь и выходим на улицу. Садимся в машину и катимся в сторону Днепропетровска. Там этот кошмар и закончится.

– Минуточку, – возразил язвенник. – Я никуда не собираюсь ехать.

– А откуда ты знаешь, что там, за городом, всё по-другому? – спросил у Жени Нацик.

– И помнишь, что сказал тот парень, который умер на ступеньках? Он сказал, что из города невозможно выбраться, – добавила Саша.

– Там будет видно, – многозначительно произнёс нарколог. – В любом случае, здесь оставаться бессмысленно. Еды нам хватит ещё на день, а потом всё равно надо будет выходить.

Волошин приложился лбом к холодному стеклу. Его мало волновали разговоры у него за спиной. Для себя он всё решил. Правда, планам его суждено было поменяться. Он прикусил губу и выдохнул. Стекло напротив его губ вспотело. Даже если он не превратится в полуживого, он не останется с ними. С этим чёртовым врачом, его любовницей, старым пердуном и этим зарвавшимся фашистом. Младший сержант Волошин отправится в свой последний бой и, истратив все патроны, пустит пулю себе в лоб возле тела своей матери. Вот, что оставалось ему. Бежать из города? Нет, это не выход. К тому же, если за городом ситуация другая, то сейчас бы по проспекту Ленина уже шла колонна бронетехники, сопровождаемая солдатами в химзащите. Но никого на улицах нет. А значит, и бежать некуда.

Михалыч тоже догадывался, что за пределами Александрии их ждёт то же самое, что и здесь. Странным казалось только то, что каким-то таинственным образом пропала связь, а электричество – нет. Он как раз хотел сказать об этом своим товарищам, когда заговорил Женя.

– Тогда мы сделаем так…